Схимники человечества
На памятниках, барельефах, мемориальных досках учёные всегда кажутся чуждыми суете и страданиям. Но до того, как их лики застыли в бронзе или граните, им были ведомы и печаль, и отчаяние. Все они были самыми обычными смертными, только одарённее и ранимее. И тернии, всегда устилающие дорогу к пьедесталам, ранили их ничуть не меньше, чем всех остальных людей, только раны их были невидимы миру.
Что поделать, такова стезя науки: мы видим учёных лишь в редкие моменты их славы – когда их венчают наградами, когда, собственно, работа уже закончена и результат её оценен обществом. А вот в те – не мгновения даже, нет, – в те месяцы и годы, что творят они в своих лабораториях, их действия, их мысли, их надежды скрыты от нас. Тогда они – схимники человечества, принявшие добровольный и нигде не писанный обет отрешённости.
Поэтому мы так часто и не знаем, как рождались научные открытия. Иной скептик может спросить: а не всё ли равно нам, потомкам, нам, потребителям великих открытий, как они были сделаны и что думал учёный в тот или иной момент своей работы? Главное – что открытие сделано, принято на вооружение обществом и верно служит ему.
Конечно, последнее обстоятельство существенно. Но есть и ещё одно, вроде бы скромное по сравнению с ним, но вдумайтесь в него.
Каждое открытие делает человек, ставший учёным по призванию. Учёный – не специальность, ей нельзя обучить в институте. Могут обучить химии, могут – физике. Но человек, получивший диплом, может и не стать учёным. Даже если он займёт должность научного сотрудника – он останется до конца дней своих холодным подмастерьем науки, если не будет в нём воспитана любовь к творчеству, охота к дерзновенным попыткам выйти за рамки существующих представлений, смелость перед признанными авторитетами, пусть даже чреватая иногда личными жертвами. Но кто воспитает любовь, привьёт охоту, сделает смелым – кто, как не сама наука: всем своим прежним опытом, своей волнующей историей, открывающей горизонты не только в прошлом, но и в будущем. Только она способна разбудить в школьнике Лобачевского, обнаружить в служащем Эйнштейна, сделать переплётчика Фарадеем. Но для этого надо знать её, знать в разные минуты её вечной жизни. И когда она скрытна и упряма перед бездельником, и когда милостиво щедра к труженику. И когда она – изнурительная, скучная работа, и когда она – праздник ума и фантазии, и когда учёный – её поденщик, и когда он – её властитель. Поэтому нужны истории наук, поэтому нужны биографии учёных, поэтому нужны их мемуары – толстые и тонкие, скучные и занимательные, – любые, только бы достоверные, только бы приоткрывающие доступ к чужой душе в переживания души собственной, чужому уму – в лабиринты напряжённых молчаливых размышлений.